РАКЕТНЫЙ ДИВИЗИОН В 1971-1972 ГОДАХ

Ориентируюсь на последние воспоминания Владимира Кирюшина, опишу положение дел по затронутым им вопросам во время моей службы в дивизионе с мая 1971 по ноябрь 1972 года. Но сначала расскажу о себе для лучшего представления описываемых событий.
Полгода обучался в учебке города Луга Ленинградской области. Получил специальность оператора электронно-вычислительных машин и звание младшего сержанта. Везли в Германию на пассажирском международном поезде. Несколько дней парился на нарах в пересылке Франкфурта. В Ютербоге не помню откуда меня и младшего сержанта Читанова из Переяславля-Залесского Ярославльской области забирал дивизионный писарь Васильев и вёл пешком в часть. По дороге сообщил, что кто-то из нас попадёт его командиром во взвод управления, и того ожидает беда, поскольку сам Васильев старик, здоровье его, несмотря на полноту, слабенькое, вот и будет командир-салабон о нём заботиться.
- Не дай бог, это будешь ты, салажонок, - сказал Васильев в мою сторону.
Во взвод управления входили два отделения: подготовки данных для пуска ракеты и противохимической и радиационной разведки. Командир отделения вычислителей исполнял обязанности заместителя командира взвода управления, которым командовал начальник разведки старший лейтенант Гринь. Общим нашим командиром был начальник штаба майор Таржанов, за свою доброту и простодушную невоенную внешность носивший кличку Дедушка. Меня он называл земляком, поскольку был из Полоцка, от которого до моего Лепеля 70 километров.
Так вот, замкомвзвода управления взяли меня. Васильев подкалывал, а я дрожал. Впоследствии он оказался совсем даже неплохим стариком. Его штабная развязность не отражалась на отношении к салагам, а, наоборот, притягивала к себе. Меня немного проинструктировал и на первых порах защитил от стариков старший сержант Машорин, в скором времени дембельнувшийся.
А теперь пора к обсуждению воспоминаний Владимира Кирюшина от 27 декабря 2014 года.
В столовке рассаживались по призыву: старики на дальний край стола, салаги - на ближний. Никакое блюдо младший по призыву не имел права брать себе, пока это не сделает старший по призыву. Хлеб был нарезан из расчета по два куска на каждого. Белого старики брали по три более толстых куска. Средний призыв - по два, салагам оставалось по одному просвечивающемуся от тонкости кусочку. Масло, чтобы старики не обделяли салаг, давали нарезанными кругляками. Но старики всегда «нечаянно» отщипывали ложкой от соседнего кругляка. Салагам оставались обрезки.
За порядком в столовке следил дежурный по части старшина, впоследствии прапорщик. Смотрит такой, как старики давятся тремя кусками белого хлеба с маслом, и делает замечание:
- Холев, смотри - пасть порвёшь.
- Не порву, - серьёзно отвечает Холев и продолжает запихивать не вмещающийся в рот бутерброд.
Все дружно смеются, кроме Холева и салаг.
Салаг дубасили шептарями еженочно. Меня не били, поскольку всё же уважали лычки и должность. Да и самый салажий срок я провёл в учебке в Союзе, за что таких недолюбливал свой призыв, говорили, что мы службы настоящей не видели. Однако мои подчинённые, старшие по призыву, имели право меня не слушаться. Например, во время показательного утреннего осмотра я должен каждого бойца взвода управления вывести из строя и осмотреть надлежащим образом. Командую:
- Рядовой Дронов, выйти из строя!
- Отставить, - развязно отвечает Дронов и остаётся на месте.
Всё видит старший лейтенант Гринь, но не вмешивается.
Кстати, об утреннем осмотре. Длился он 10 минут. Всё это время нужно безостановочно осматривать личный состав своего подразделения: начищенность сапог, подкованность каблуков, состояние карманов, военного билета, свежесть подворотничков… У меня в управлении где-то около десятка человек, и как-то распределяю обязательное время на всех. А у командира отделения связи стартовой батареи в отделении всего один связист ефрейтор Емельянов. Каждое утро смотрели хохму, как Суслов 10 минут проводит осмотр Емельянову - по несколько раз проверяет подворотнички, карманы, блеск пряжки…
Когда я «состарился», всё же стал притеснять салаг, хотя и не настолько сурово, как другие. Один свой поступок не могу простить себе до сего времени: занял у украинца-салаги Когута 15 марок и сознательно не отдал, а потребовать он не имел права. Это была вся месячная зарплата рядового.
Не помню, кто из стариков довёл до белого каления дневального Дьяченко или Дьяченкова из моего призыва. Дьяченко выхватил штык-нож и припустил по коридору за обидчиком. Тот спрятался. Старики это знали, но разбирать вооружённого салагу не стали и в дальнейшем его старались унижать по минимуму - вдруг зарежет.
Били меня салаги при переводе в старики деревянным тапком по заду, как того требовал «деревянный» устав. Но не очень больно из уважения к лычкам и должности.
Не пьянствовали. Кроме меня и моего подчинённого командира отделения химиков Арапова. Он на полгода меньше меня прослужил, но мы скорешились и глушили одеколон, который свободно продавался в солдатских магазинах. Можно было купить водки и чего-то вроде коньяка 38-градусного, неожиданно вынырнув из-под лестницы в магазине навстречу жене офицера и слёзно попросив её сделать нелегальную покупку. Не помню, чтобы которая отказала. Но это было дорого. Одеколон дешевле. Знал качество всех их. Неправда, что «Тройной» пьётся лучше всех. Нет равных «Жасмину». Меня много раз ловили за пьянку не только по запаху, но и по неадекватному поведению, ведь глушили мы и технический спирт. Но другие пили по умному, а я по дурному. На губу не садили, поскольку она всегда была переполнена, и чтобы определить туда своего подчинённого, командиру нужно было иметь блат с начальником губы. Мне однажды начальник штаба майор Таржанов сказал:
- Я не буду сажать тебя на губу. Но я сделаю всё возможное, чтобы отдать тебя под трибунал
Под трибунал он меня не отдал, но однажды зачитал перед строем приказ примерно такого содержания:
- За систематическое употребление в целях маскирации вместо спиртных напитков парфюмерных изделий перевести командира отделения подготовки данных младшего сержанта Шушкевича из взвода управления во вторую стартовую батарею на должность вычислителя.
Лычки не сняли. Служить мне оставалось полгода. В наряды посылали только в сержантские караулы.
Часто приходил из другой части капитан-особист и шнырил по дивизиону, вынюхивая, кто о чём шушукается. Его прозвали Шушу. А тут я прибыл, и моя фамилия Шушкевич. Сразу и до конца службы я стал Шушу.
В дивизион азиатов и кавказцев старались не брать. Был только один санинструктор сержант-даргинец Раджаб Гасаналиев, очень приятный человек моего призыва, мы дружили. Однако как-то мне дали из карантина учить на вычислителя салагу-оварца Хасби. Я ему как-то сказал:
- Хасби, тебе только шашку в руку и - сопка наша, сопка ваша.
Сверкнул на меня недобрым взглядом Хасби и ответил:
- Не люблю, когда криво сцут, товарищ сержант, ох не люблю.
Испугался я мести и начал ходатайствовать о переводе оварца в другую часть как неподдающегося обучению. Получилось. Хасби забрали в пехоту.
В батарею после меня прибыл казах Андашев. Вычислителем он стал неплохим и парнем был своим, но я с ним не дружил - призыв не тот.
Электронно-вычислительная машина занимала половину штабного автобуса, водил который Саша Беляков, на полгода старше меня по призыву. Но она всегда допускала непростительные ошибки, что подтверждали ручные вычисления. А что они более точны, показывали учебные пуски, когда из ракеты вылетали снаряды от реактивной установки, и места их взрывов тщательно анализировались.
Увольнений не было совсем. В Ютербоге я был лишь при приезде и иногда проезжая на машине в командировку. Зато по командировкам исколесил всю ГДР. По другим городам ходил лишь во время краткосрочной остановки.
Расслаблялись в подвале ДОСа через улицу от части, где была квартира майора Таржанова. Он был холостяком, и взвод управления раз в неделю убирал его жилище. Это было блатное занятие, и на уборку ходили я и мой вычислитель Коля Блинков из Волгограда, моего призыва, поэтому мы были лучшими друзьями. На Колю был навешен небольшой вещевой склад в подвале ДОСа, и мы там проводили свободное время: пили, рисовали дембельские альбомы, готовили дембельскую форму.
А по военному городку гуляли свободно. Ходили в библиотеку, магазины и солдатские кафе аж в пехоту. В выходные свободного времени не было совсем, поскольку крутили старые фильмы типа «Чапаев» по одному до обеда и после обеда, каждый раз строя для проверки, чтобы не убежали. До обеда в воскресенье обязательно был «спортивный праздник» - трёхкилометровый кросс или пятикилометровый марш-бросок в полной боевой амуниции.   
На третьем этаже у взвода управления был свой класс, где я проводил занятия. Однажды в нашем кубрике завелись клопы, и, пока Раджаб Гасаналиев их выводил, мы несколько суток жили на полу в классе. Бардак такой нам очень понравился.
У химроты забрали автопарк и передали нам. Мы сами разломали стену-перегородку и расширили свою техническую территорию вдвое. Тогда старший за меня на полгода по призыву рядовой Беляев или Белов (не путать с Беляковым) нашёл какую-то забавную игрушку и носил при себе. Позже обнаружилось, что она являлась контрольным источником радиации. После того поведение и внешность Белова не изменились, но наш вопрос о самочувствии отвечал, что конец постоянно показывает на шесть часов. Каждую субботу проводился парковый день, когда мы драили свои автомобили.
Заколебал снег. Как навалит за ночь, полдня сгребаем со спортивного городка и грузим на самосвалы, отвозящие его за городок в сторону полигона. Будто не знает начальство, что в Германии любой снег через несколько дней растает сам, а ещё через неделю исчезнут и те снежные терриконы, которые возвели очистители снега со всех частей.
Из беларусов в части до меня были только химик Максимович и Жорких, оба рядовые. Чуть позже меня откуда-то прибыл младший сержант Чижик. Когда немного раззнакомились, мне Коля Блинков и говорит:
- Ты похож на русского, а на беларуса совсем не похож.
- А чем беларус внешностью отличается от русского? - спрашиваю.
- Так все баларусы такие, как Славка Максимович, а ты вроде как русский. Все так говорят.
Я долго и от всего сердца хохотал. Максимович ходил, согнувшись, будто неандерталец сутулился, челюсть выступала вперёд, глаза были узковатые, лицо приплюснуто, брюнет до того, что уже в том возрасте борода была синяя от щетины даже после бритья. Вот в части и судили обо всей нации по внешности одного её представителя. Рад, что собой развеял такое скоропалительное мнение. Максимович, между прочим, был хорошим другом, единственным фотографом в дивизионе. Только благодаря ему мы увезли с собой дембельские альбомы. Фотографии он делал в подвальном складе химиков.