Всем привет и с наступлением весны товарищи!

      Позвонил мне намедни старинный друг-товарищ так я и вспомнил анекдот о рационализации.
      В общем, перешел он как-то работать в лабораторию, где стояла некая установка. Со временем вокруг этой установки возник отдел с начальником во главе. Товарищ, поработав с полгода и, вникнув в суть дела, вышел на шефа с предложением.

      И тут надо заметить, что люди с хорошо развитым техническим мышлением не всегда, как бы это помягче сказать, «правильно» относятся к жизни. Мой товарищ обладал не только отдаленным представлением о жизни, но ещё имел и заторможенное чувство юмора. Со всех сторон технарь по группе крови.

      Так вот сидим мы как-то с ним после работы в кафешке, пьем кофеёк с коньячком и тут он забубнил:
      - Ходил вчера к шефу после работы.
      - Зачем?
      - Предложил ему нашу установку модернизировать. Можно сделать так, что только два человека её и будут обслуживать, зачем нам шесть человек. И знаешь, что он мне сказал на это?
      - Не-а….
      - Я - говорит он мне - пять лет учился, чтобы сидеть за этим столом, а ты меня хочешь в слесаря определить.
      - Правильно говорит – согласился я и, сделав угрюмо-таинственное лицо,  продолжил – ты, кстати, никому об этом больше не говорил?
      - Нет, а что?
      - Да ничего. Ты обедаешь где – в столовой или с собой берешь?
      - С собой беру, а что?
      - Да ничего – тут я снизил голос до шепота – если ОНИ об этом узнают, ОНИ тебе в обед яду подсыпят понял?
      - За что? – изумился товарищ.
      - Ну-у, брат – откинулся я на стуле – висеть тебе на кресте, если ты не понимаешь за что. Ты же у них цветущую жизнь отнимаешь. К тебе ведь когда не зайдёшь, ты сидишь весь в белом халате, руки за голову, ешё и на задних ножках кресла качаешься.
      - Я так думаю.
      - Да думать можно как угодно, главное понимать надо «правильно». Ты чё, хочешь своими выдумками отдел ликвидировать, да? И куда они пойдут? Они сидели так,  ни хрeна не делая, двадцать лет и дальше сидеть будут, а вот таких как ты в детстве убивать надо, понял? Ты Ильфа и Петрова читал?
      - Читал.
      - Так перечти ещё раз, это вечная книга. Ладно, давай ещё по коньячку.
      Товарищ, потягивая коньячок, вздыхал, чесал свою репу и думал о чём-то далёком и отстраненном.

      До сих пор он что-нибудь да выдумывает и, часто с пользой для дела.

Привет ребята!
      Евгений, так может, они Дворец правосудия пустили подо что-нибудь другое и перестроили, а? Место ведь, наверное, знатное, чего ж ему пропадать. А ты мог бы вспомнить, глядя на план города, где оно стояло, это здание, а потом и определиться.

      Я тут с утра пораньше забил в You Tube «Ленинград» 60-70гг. и как раз попал на документальный фильм о начале строительства в городе «хрущёвок». Интересный фильм. Особенно кадры из жизни в коммунальных квартирах. Посмотрел с удовольствием, а потом ещё и вспомнил, что и у меня есть где-то комментарий на тему коммунального житья-бытья. Нашел его и представляю, может кто-то жил в коммуналке:

      Большую нужду Лукошкин любил справлять, когда все уходили из дома вон, и в коммунальной квартире повисала сумеречно тёплая тишина. Тогда Лукошкин брал в руки газету и отправлялся в туалет.
      Щёлкнув своим выключателем, Лукошкин открыл дверь и хмыкнул, на правой от унитаза стене по синей панели гoвном было написано «Миру – мир!». Смысл, конечно, был правильный, но вот гoвном …
      То-то баба Маня с утра на всю квартиру голосила. Впрочем, гoвно уже настолько подсохло, что дискомфорта не составляло. Лукошкин ещё раз покосился на лозунг и устроился на унитазе.
      Любил Лукошкин такие часы и минуты и верил, что лучшего места для размышлений и дум не бывает.  Посидеть, помолчать, подумать неспешно и замысловато…
      Лукошкин достал из пачки сигарету, закурил и задумался.
      Ну, вот сидит он здесь и видит на стене картину, где в старую дранку вбиты гвоздики, с висящими на них кружками и бумагой для подтирки. И если ты мыслящий человек, так наблюдая такое явление, всегда можешь сделать правильный вывод.
      А вывод, какой, да взять хотя бы ту же бабу Маню. Её кружок висит невысоко, гвоздь искривлен, бумага разная, где что нашла, то и взяла. Правда, кружок был чисто выскоблен кухонным ножом.
      С этого следовало что: баба Маня невысокого роста, сухонькая, ест с аппетитом, живет небогато, на всём экономит и ворует мясной фарш на работе в домовой кухне.
      Так оно и было и к маленькому росту бабы Мани, добавлялось ещё и нынешнее дежурство по общим местам в квартире. И кричала она, утром не зря, жди теперь вечером резолюцию о свиньях и негодяях, живущих в этом сортире. 
      Выше всех висел кружок Апполинария Сигизмундовича. Человека породистого и статного. Звали его, конечно иначе, но только по паспорту, а в жизни он всем представлялся: «Апполинарий Сигизмундович» давая понять всем своим видом и манерами, что человек он, как бы это сказать, «из бывших», что ли. Ну не наша кость, не наша...
      Нрава был благородного и службу имел в гардеробе известного театра. На кухню всегда выходил в роскошнейшем халате, от постановки «Бориса Годунова» и явление представлял собою величественное. С Лукошкиным же был запанибрата, потому, что сам стеснялся сдавать «чаевую» мелочь в магазин.
      Лукошкин потянул худой шеей и его взгляд снова зацепился за лозунг. Да, палец был не детский. Зигзагом ударила мысль, а что если это Апполинарий Сигизмундович балуется, так сказать в пику народу, ведь руки у него хоть и холёные, но пальцы же вон какие большие. Вот у кого ещё есть такие руки в квартире, а? Лукошкин стал перебирать в мыслях образы жильцов и, дойдя до своего друга, устыдился, как можно, ведь человек же пивом иногда угощает, да и вообще может это всё «Минька»?
      «Минькой» звали Ивана Парамоновича ныне работника ВОХРа, а в строгие времена вертухая сталинских лагерей. Скрытный был человек. Говорил мало, пил и того меньше, а, выпив, и вовсе умолкал. Давно уж на пенсии, а на работу таскается каждый тебе божий день, лишь бы дома не сидеть. Домой придет, закроется в своей комнате и телевизор вполголоса слушает. И не поймешь, чем занят человек, что он там делает? Общим же мнением было то, что «Минька» под шум телевизора пишет на всех доносы. А иначе и как, граждане родные, да вы сами посудите в квартире семь квартиросъемщиков, и кто-то же должен был их писать или нет, а? Потому, при выходе Ивана Парамоновича на кухню всё умолкало и занималось своими делами. Иван Парамонович молча, ставил на конфорку чайник, заваривал густой чифирь и молча, уносил его к себе в комнату.
      Да, может это и «Минькина» работа, подумал Лукошкин с целью провокации и наблюдения за образом нашим мыслей. Ну, а кому же ещё, как не ему? Вот ведь зараза, а?
      Мысли хоть и были взбудоражены лозунгом, но как всегда обыденные и никчемные.
      Ну, вот что можно было подумать, глядя на обтянутый велюром кружок «мадам» Эльзы Марковны. Ничего. И так все и всё о ней знали. Баба Маня, как только увидела на гвоздике обновку, тут же на всю кухню и провозгласила: «А ещё с Лениным работала!». Ну, работала и что? Что ж теперь велюром не пользоваться? Так на дворе  давно уже законченный социализм и велюр вполне можно «достать».  И Ленин был не такой уж и плохой мужичок. Только суетный весь какой-то, дёрганый, всё бегал туда-сюда и всё что-нибудь говорил да диктовал. В голове кутерьма, на голове мятая кепка, а картавил так, что понимали его с третьего на десятое, потому и построили то, о чем товарищ и думать не думал, и гадать не гадал, а так, чёрт знает что.
      Тут Лукошкин прервался в своих мыслях и стал энергично мять газету. Растянув её в руках, увидел, как на него с газетного листа внимательно смотрит ныне живущий вождь.    Лукошкин от растерянности даже застыл на мгновение, что, подтереться вождем… не-е… как-то неловко. Перевернул газету, там опять же речь вождя напечатана. Да-а… что же делать? Взять листок бумаги у соседей, так скандала не избежать. Ну, вот что за страна такая, а, пятьдесят лет прошло, вся власть в руках, социализм стоит как на параде, а туалетной бумаги нет! Что ж это будет, если каждый, кто ни на есть станет подтираться портретами вождей? Кого же тогда уважать, во что верить и как жить, в конце концов? Вот ведь народ, а? Тайга от британских морей до японских, а туалетной бумаги нет? Да наделайте вы этих заводов поставьте, где надо и обеспечьте народ гигиеной, что ж вы такие недотёпы товарищи. Ох, не к добру всё это, ох не к добру идет, пропадёт вера, рухнет и страна. Лукошкин распалялся и мял в руках газету.
      Но природа, брала своё. Лукошкин в последний раз растянул газету, взглянул на вождя и, зажмурившись, подтёрся.
      Дергая за ручку сливного бачка, он увидел, как в водовороте хлынувшей воды исчезает в небытие скомканная физиономия повелителя дум и мечтаний.

      «SIC TRANSIT GLORIA MUNDI» - подумал Лукошкин и вздохнул.

Доброго всем дня! Да Евгений, ты прав, что-то достала эта чернуха. На какую кнопку не нажми, отовсюду на тебя убийства сыплются, хоть не включай ничего. Что за мир. Оно, может быть, и раньше было не лучше, но всё-таки про надои молока читать было легче, чем про вырезанную семью.
      Молодежь, конечно, привыкнет, другого мира у них и не будет. Да и что тут рассуждать – всякому времени свой мир. А нам надо бодриться, а то, ещё чего доброго в старпёры запишут, с них станется, а ведь мы ещё ого-го!

      Нам здесь, на горах киевских, второй месяц потоп обещают, но здается мне, что будет как всегда – обещали потоп, но вряд ли и паводок случится. Хотя, конечно, иногда и  заливает Подол с Левым берегом. Особенно красиво это было во времена Михайлы Булгакова, разливы уходили за горизонт.

      А про потоп, что про потоп, думал я про потоп. По другому, правда, поводу. Гулял как-то по «Википедии», что-то мне нужно было уточнить в «Десяти заповедях». Читаю и краем сознания цепляюсь за слово Хорив. Ну, Моисей, скрижали – это понятно, а вот Хорив….
      Хорив, Хорив, Хорив…. Ага, стоп… Матушка моя, так у нас же на Подоле есть гора Хоревица. И с чего бы это ей там быть…. Значит так, у них – Хорив, у нас – Хоревица, у нас – Хоревица, у них – Хорив…. Н-д-а…

      Следуя методу дедукции можно сказать, что появлению у нас горы Хоревицы предшествовало нечто такое, чего ещё никогда не было в краю высокодуховных людей и дикой природы.
      Нет, Лазарь Каганович, это не то – мелковато как-то. Да и обидно. Здесь должно было быть нечто такое, что потрясло весь мир, иначе как местному народу стать потом зачинателем сущей цивилизации. Да никак, кроме как через потоп! Библия о чём нам пишет, о Потопе, так вот потоп и подходит лучше всего к такому делу. А кагановичи это так, мутные брызги истории.

      Итак – П О Т О П….

      Выпустил Ной последнего голубя, и не вернулся тот обратно. А дня так, через три и сам ковчег уткнулся носом в земную твердь.

      Ной быстренько достал сходни и спустил их на берег, а став на землю, он увидел:
      - зеленую поляну со свежей травой, саженей на двадцать, а может, и больше;
      - коня, гуляющего на воле;
      - воткнутую в землю пику, с желто – голубым флажком на древке;
      - в тени от пики отдыхал на попоне всадник;
      - рядом с ним на костре варился кулеш.

      Прищурив левое око, всадник  пробормотал: «Прибило - таки к нашему берегу» и, обращаясь к пришельцу, спросил:
      - Жидoвин?
      - Так – отвечал Ной – А вы, автохтон будете?
      Брови всадника грозно сошлись на переносице, а рука потянулась к сабле.
      - Я – казак Мамай! – вызывающе важно отвечал всадник.
      - Очень рад, ваша мосць, очень рад! – жидoвин поклонился.
      - Титульная нация сейчас землю пашет – продолжил казак и кивнул головой в сторону океана.  Ной поднял правую бровь и огляделся. Вокруг стояла вода, только на тиховодье, по правилам греческого письма плавал соломенный бриль. Туда-сюда, туда-сюда …
      Ной взглянул на казака и тот закричал:
     - Миколо! Миколо! Агов! Миколо!!
      Бриль поднялся над водой, и из воды показалась мокрая физиономия.
      - что?! – спросила физиономия.
      - Иди к нам, выпьем по чарке! – позвал казак.
      - Некогда. Пахать надо!– ответил Микола и бриль снова поплыл по воде: туда-сюда, туда-сюда, по правилам греческого письма…
      - Ото, видел автохтона? Будет пахать, пока вода не сойдет…. А ты, друже, подходи к костру, выпьем горилки, а то у меня уже усы пересохли – и казак жестом пригласил Ноя к себе.
      Ной подошел и скромно примостился рядом.
      - Сало ешь?
      - Ещё бы! – отвечал Ной.
      - Добре, добре! – и казак Мамай сделал бутерброды с салом, открыл банку нежинских огурчиков и достал из кожаных сакв две чарки генуэзской работы.
      Затем сбил сургуч с тонкого горлышка сулеи и разлил по серебряным чаркам горилку.
      - Ну, давай! С прибытием вас!
      Они выпили и закусили.
      За общими разговорами пошли тосты.
      - А скажи - ка теперь ты! – предложил Ною казак.
      Ной откашлялся, глаза его блестели, он был счастлив.
      - За бизнес и менеджмент! – Ной поднял чарку, а казак левую бровь – То есть, за цветущую жизнь! – поправился Ной.
      - Вот за это, брат, давай! Ох, не хватает нам этой жизни, ох, не хватает… - и казак с размаху выпил горилку.
      - Посуди сам, вокруг одни супостаты - и он начал загибать пальцы - бусурмане - раз, ляхи - два, москали - три, жи… - тут он глянул на Ноя, отогнул палец, и захрустел огурчиком - и все мешают, брат!

      Говорили, ели кулеш, пели песни.
      На звук песен из ковчега высыпал кагал веселых ребятишек, курчавых и быстроглазых. Оглядевшись вокруг, они тут же зашумели: «Хорив! Хорив!»
      - что, то у них за «Хорив» такой! – спросил у Ноя Мамай.
      - Та это ж гора у нас на Синае! Они думают, что они дома! Бедные дети! – с горечью отвечал печальный отец.
      -То ничего! Абы не – байстрюки! А Хорив, пусть будет им и Хорив - добродушно соглашался казак - Давай-ка, брат, лучше выпьем за вашу и нашу свободу!
      -О! Давайте выпьем – и у Ноя увлажнились глаза – давайте выпьем!
      Они выпили и обнялись. А потом казак Мамай, закрутив за ухо пышный оселедец своего чуба, сказал:
      - Что ж брат, мне пора! Ты давай, облаштовуй здесь свою Хориву, а я поеду с бусурман штаны снимать, да нашу веру православную защищать! – и свистнул коню.
      К нему подскакал серый в яблоках жеребец и радостно заржал. Мамай накрыл его попоной, затянул подпругу, а, угнездившись в седле, махнул на прощание рукой:
      - Ну, бывай брат! – и направил своего верного коня к краю земли.

      Рассекая на коне воду, плыл казак Мамай в сторону горы Арарат и тихо ругался себе под нос: «Вот бесовы дети, а! Ну, все мешают, кого ни возьми: и бусурмане, и ляхи, и братчики московчики, ещё и эти, здрасте, чёрта б лысого им в глотку.…  Все мешают!.. Не дают ходу!» Со временем он достал из кисета добрую табаку набил ею свою люльку, раскурил и запел - затянул вечную думу про казака Голоту.

      А Ной, проводив взглядом казака, зыркнул на солнце и занервничал:
      «Ай-яй-яй …. Какой еврей! Солнце к закату, а я ещё ничего не заработал!»
      Быстренько побежал на ковчег, вытащил оттуда полосатую ятку, установил её в центре горы, разложил на столике свой нехитрый крам и стал ждать варягов.